Школьная экскурсия в музее военной истории. Класс из десяти детей и учителя проходит мимо рядов с экспонатами. Вдруг они остановились у одного из них и учитель сказал:
— А тут вы можете увидеть военное письмо от неизвестного солдата, написанное Екатерине. К сожалению, оно не сохранилось полностью, видимо, из-за суровых условий начало тлеть и конец письма превратился в пепел.
Но прежде чем познакомиться с его автором, давайте прослушаем стихотворение, написанное вашим одноклассником и посвященное нашим землякам:
Никто не забыт,
Ничто не забыто.
И это действительно так.
Мы всю свою жизнь будем помнить
О подвигах наших солдат.
Война была в 40-х,
На минах танки подрывались.
Солдаты насмерть там сражались
И отдавали жизнь свою.
И среди них: Лопатин, Стяжкин –
Герои нашей области они.
Гагаринов, Кащеева, Доронин,
Егоров, Пеллер — вот они.
Благодарим мы вас
За жизнь, за труд и за весну,
За тишину, за теплый дом,
За мир, в котором мы живем.
Вы героически прошли
С боями все 4 года.
Вы победить врага смогли
И заслужить любовь народа.
И пусть завоеванный мир хранит
Святую свою безмятежность.
И пусть все люди, весь мир вам дарит
Любовь, признательность и нежность.
Далее учитель подробно рассказывает об авторе этого дорогого сердцу письма:
— Я бегу по полю, не замечая всего ужаса вокруг. Крики, ужас, боль… Пули и осколки летят мимо. Может, что-то и попало, я не чувствую. Цель была одна – письмо. Отправить это чёртово письмо…
Ночью в окопе я сворачивал старый листок из тетради в треугольник. Его мне дал товарищ Пётр Иванович Балашов или, как мы называли его всей ротой, Балаш. Я быстро сдружился с ним, он тоже оставил свою семью, жену, детей ждать его в городе N, из которого был родом и я.
Характеры у нас были разными: он всегда был таким весёлым, шутить любил, даже если не к месту, я не понимал этого. Но что-то связывало нас. Может, это общий боевой настрой, а может, окопы всех так сближают, – не знаю. Да и это не важно, ведь мужик он хороший.
Достал ручку из своей сумки и быстро приступил к написанию письма, пока не стало поздно…
— Здравствуй, моя дорогая Катенька! Вот, пока есть время, пишу тебе. Я получил те два письма от тебя. Не могу пока сказать, что у меня все хорошо, но уже лучше, думаю, скоро вернусь домой, по крайней мере, надеюсь. Хочу спросить, как ваше здоровье? как Люба? Верю, что ее никто не обижает? …
Раздались выстрелы, и нам вновь пришлось идти в бой. Сегодня мне точно не удастся дописать письмо, будто звон пробирался мне прямо в мозг и пытался разорвать его изнутри.
А дальше все как в тумане. Одна грязь, летящие гильзы, что приземлялись с раздражающим звоном, отвратительно пахнущий порох, к которому я привык за всё это время… Я упал в какую-то яму, чтобы хоть немного перевести дух. Кажется, не я один подумал, что это будет хорошим местом для отдыха. Но до меня тут успел разместиться немец. Он лежал без ног, хрипел, тяжело дышал и смотрел в серое небо. На его глазах выступали слезы, что стекали по его грязным щекам, отчего становились серыми. Я пытался отдышаться, но никак не мог. Этот мерзкий воздух как бетон в лёгких, он не давал дышать. Я смотрел на немца, а он не шевелился. Я ничего кроме «Guten Morgen» и «Auf Wiedersehеn» не понимал. Ещё он что-то бормотал, не знаю, мне ли это или нет, в итоге я устал от этих хрипов, достал пистолет и направил на него. Он сказал лишь: «тойт нищьт». Я уже хотел нажать на спусковой крючок, как вдруг выражение немца сменилось. Он… заулыбался, я посмотрел в небо, а там летели самолеты, огромные, чёрные самолёты со свастикой на крыльях. Я сразу понял, что сейчас произойдет. Немец истерично смеялся. А дальше только свист бомб. Темнота… не понимаю, умер ли я, и это конец, тот свет? Может, я уже в цинковом гробу? Или меня уже хоронят, закапывают в сырую, холодную землю, в которой такие же глупцы, как и я, отдающие свое тело ей и теперь только ей. Я открыл глаза. Плыла грязь, осколки кирпичей. Кажется, на мне лежит та самая стена, за которой я скрывался с Балашом от пуль. Я хотел было встать, но сил не было. И тут я услышал его голос. Голос моего спасения из этой ловушки.
«Артем, Артемыч, ты где?» – доносилось сверху.
Я не мог даже вздохнуть, а ответить «я здесь» тем более. В итоге он нашел меня. Точнее, мою сумку с дорогим письмом. Он помог выбраться из-под кирпичей, и мы нашли безопасное место для отдыха.
Прошло какое-то время, мое дыхание восстановилось, и я, наконец, спросил у Балаша, как он вообще выжил. Товарищ только пожал плечами, ухмыльнулся и сказал: «Везение. Осколки почти не задели меня, я в тот момент немца мертвого на себя накинул как одеяло.
Я сейчас был бы не против полежать в теплой постели, укрыться одеялом, но не таким, конечно же…» Мы рассмеялись. Я достал письмо, ручку и продолжил писать:
— Прости, родная, что я так редко пишу и отвечаю, не могу я так быстро… все время отвлекаюсь от письма, ещё раз прости. Я просто хочу попросить об одном…
Потом пошли искать снаряжение, нам предстоит долгий путь в поисках наших блокпостов.
Балаш достал бинокль из своей сумки и протянул мне. Я начал смотреть и вдруг увидел свастику на стене.
«Ну что там?» – спросил товарищ.
— Да подожди ты.
Свастика была во всю стену с яркими флагами по краям. Из-за угла вышел немец, явно в расслабленном виде. Он курил, да так хорошо, что мне самому захотелось.
— Немцы там… много. Будем обходить.
«Или мы можем…» – не договорив, Балаш пошел в том направлении к дому. А я за ним. Я не стал задавать лишних вопросов. Так и знал, что если он что-то задумал, то его не остановить. Хотя он умеет придумывать неплохие планы.
— Балаш, у тебя не найдется сигаретки?
— Да была где-то, посмотри здесь.
Он кинул мне сумку, была там полная, манящая меня пачка сигарет. Я закурил так, будто это была последняя сигарета в моей жизни. Хотя кто знает, может быть, это она и есть.
Мы подошли уже слишком близко. Я боялся, что нас могут заметить, но вдруг Балаш завернул в одно из зданий, оно находилось примерно в двухстах метрах от того, со свастикой. Мы поднялись на второй этаж, и он на протяжении пяти минут смотрел на их базу.
— Пять – вышка, три – свастика, четыре – здание, двое – сюда.
Для меня казалось это набором слов и цифр, пока я не понял, что он запоминал количество нацистов.
Балаш гуськом выбежал из здания за соседнее, и так мы перебирались по улице, пока не увидели тех нацистов, которые шли в направлении к нашему зданию. Они оба были повернуты спинами, и мы уже думали подбежать к ним и тихо избавиться, но вдруг те затараторили на своем и пошли за угол к кустам. Мы подбежали ближе, нас разделял лишь угол здания и больше ничего, я выглянул посмотреть, что же они там делают. Оказалось, они «поливали цветы». Ну, хоть что-то «хорошее» они в своей жизни сделали.
Их разговор был таков:
— Wie gefällt Ihnen das Wetter heute? (Как вам погода сегодня?)
— das Wetter ist schön, im Gegensatz zu Ihnen (Погода прекрасная, в отличие от вас).
Немцы засмеялись, а Балаш просто ухмыльнулся. Мы зашли тихо за угол и покончили с болтливыми немцами. Балаш сказал мне снимать с них форму, но перед этим затащить их в дом. Я сделал всё, как он и просил.
— Ну все, умойся и давай переодеваться.
— В смысле? Я не буду носить эту форму.
— Артем, нам придётся. Их там много, просто так мы не пройдем.
— Да как так-то? Ладно.
Спорить я уже не стал. Понимал всё-таки, что кроме базы нам нигде не пройти, ну только если возвращаться назад и искать безопасные точки.
Мы прошли дальше в тот двор с немцами. Оказалось, что их еще больше, намного больше. Повсюду их флаги, песни, фразы… Дальше по двору сидели немцы на лавках и распивали пиво. Кто-то спал на этих лавках, кто-то играл в карты. Весело им было, только это не их земля, а наша. Я смотрел на все это и хотелось плакать. Как же так получилось, что за пару лет наша земля стала этим… как они позволяют себе вести себя так на чужой земле, чужой родине?!
Тут я увидел стол, стоящий прямо на улице и дописал письмо. В конце письма я попросил Катю не уезжать.
Мы с Балашом прошли уже почти всю их базу, но вдруг нас остановил один немец. Он смотрел на нас очень подозрительно, всматривался в наши лица и форму, он что-то спросил, и Балаш ему ответил. После чего немец ушел, косясь на нас. Скорее всего он что-то подозревал, но мне было все равно, так как мы скоро уйдем отсюда, осталось только найти выход из этого адского места, от которого меня тошнит.
— Так что немец сказал?
— Он спросил, почему нас раньше не видел и форма мятая.
— А ты ему что?
— Сказал, что новенькие, а на счет формы промолчал…
— Понятно.
Интересно, этот немец тупой или прикидывается. Пока я говорил с Балашом, мы прошли уже почти все улицы, заполненные нацистами. Где-то рядом слышны редкие выстрелы. Мне стало интересно, откуда они, и мы пошли в том направлении. Я прислонился к стене рядом и закурил. Оказалось, что там было маленькое футбольное поле, куда выводили пленных и убивали. Вдруг тащат в центр какого-то мужичка, они сняли с его головы мешок, оказалось, что это человек из нашей роты. К сожалению, я не помню его имени, но мужичком он был добрым, молился всегда перед тем как уснуть, делился всегда чем-то, он изначально вообще не хотел на войну, и первые дни ему было трудно, он никого не хотел убивать на поле боя, но ему пришлось… А глаза у него добрые, голубые, чистейшие, он казался милейшим человеком в мире.
Немец направил пистолет на него и с акцентом произнес на русском: «Ваши последние слова».
Мужик начал плакать, смотреть в небо и, всхлипывая, прокричал: «Господи, прости меня за всё, за всё, что я сделал плохого в жизни, это не я такой, это война такая! Прости меня и моих детей за все грехи! Нам всем пришлось это дела…» Немец даже не дал ему договорить и застрелил его: пуля прошла сквозь его голову и оставила лишь кровавый след на песке.
Балаш крикнул: «Бежим!!!»
Мы бежали что есть сил, немцы – за нами и стреляли вслед. Мы пробежали мимо домов, и вот каменный высокий забор, я каким-то чудом залез на него и смотрел на Балаша, которому осталось совсем чуть-чуть, он уже начал залезать на него, я протянул свою руку, как вдруг выбежал один немец с автоматом и начал стрелять прямо в Балаша, казалось, что он выстрелил в него всю обойму. Балаш упал замертво, а мне пришлось спрыгивать со стены и бежать в лес, куда глаза глядят. Прощай, Петр Иванович Балашов, я буду помнить тебя до самой смерти.
В моей голове была только эта картина, я не мог думать ни о чем другом, жаль его…
Я бегу по лесу, слышу выстрелы, крики раненых и взрывы. Я ощупал карманы и понял, что положил письмо в один из них, достал его, чтобы удостовериться, что это оно, и поцеловал своими сухими, грязными, воспаленными губами …