Форма урока: урок-размышление (творческая лаборатория)
Цели урока:
создание условий для формирования устойчивого интереса к изучению произведений, в которых отражены судьбы людей эпохи Холокоста;
развитие творческого мышления, коммуникативной компетентности;
формирование ценностных ориентиров учащихся.
Задачи урока:
учить понимать исторические события на примерах судеб конкретных людей;
развивать абстрактно-зрительное восприятие материала, логическое мышление учащихся;
повысить интерес учащихся к общечеловеческим ценностям: жизнь, свобода, семья;
учить работать в группе и отстаивать свою точку зрения.
Ход занятия
1. Организационный момент.
2. Приветственное слово.
3. Деление на группы (6 групп)
Методика «Пазл»: каждый ученик класса на входе выбирает кусочек пазла. В течение перемены необходимо собрать 5 пазлов (5 фотографий)
4. Работа с фотографиями.
— Звучит музыка еврейских композиторов (с момента входа в класс).
— Обсуждение фотографий (каждая группа представляет свое видение момента, запечатленного на фотографии)
— Время, запечатленное на фото (приметы времени).
5. Погружение в атмосферу еврейского мира довоенной Европы.
Актуализация знаний:
Польша до войны — 35 мил. человек
7 мил. — украинцы
3 300.000 — еврей (10 всего населения страны)
Евреи живут на территории бывшей черты оседлости (штетлы — местечки)
Польша — сельскохозяйственная страна. Евреи лишены земли, поэтому не могут себя прокормить.
6. Работа с раздаточным материалом (истории реальных людей):
Урка Нахальник, Эстер, Цивья, Раби Давид Бурнштейн, Юрек, Юлиан Тупим.
7. Работа с предложенным альбомом.
— Попробуйте найти своего героя на фотографии в альбоме.
— Как вы смогли определить, что это именно он.
8. Работа по предложенным вопросам (составление таблицы, схемы, кластера)
Пойдет ли ваш герой слушать хазана в Синагогу на Пурим (известный хазан будет читать свиток Эстер)?
Для кого из ваших героев идиш был родным языком?
Что было с героем в годы войны?
Кто из ваших героев смог выжить и прожить долгую жизнь?
9. Рефлексия
Подведение итогов работы.
Истории героев
Урка Нахальник
Зовут меня Урка Нахальник. Это, собственно, не имя, а кличка. Урка ‒ это вор на идиш, а Нахальником меня прозвали в тюрьме. А уж как я стал вором и угодил в тюрьму, постараюсь рассказать вам покороче, хоть это и длинная история.
Родило я в маленьком местечке ‒ из тех, что на идиш зовутся штетлами, и стоял на штетл на берегу Народы. Матушка моя была из хасидской семьи, стало быть и дома у нас все традиции соблюдались свято. Отец у меня был простой мельник: у нас в местечке почти все евреи ремеслом промышляли ‒ булочники да резники, столяры да портные, а то и мельники, как мой папаша.
Мальчиком отсидел я, сколько положено, в хедере (начальная школа для мальчиков), учился святые книги читать на иврите, да так хорошо учился, что решили мои родители отправить меня сразу после бар-мицвы (религиозное совершеннолетие ‒ 13 лет) продолжать учебу в настоящей ешиве. Сказано ‒ сделано, оглянуться не успел, а я уже в городе Ломже, молоденький аврех (студент иешивы), один-одинешенек в большом городе. Не то, чтобы Ломжа и впрямь большой город, но после нашего убогого местечка, мне она показалась чуть ли не столицей. Каждого одинокого авреха из иешивы обязательно брало под опеку какое-нибудь местное еврейского семейство. ВОт и я попал в такие «приемыши» к одной славной парочке — почтенному еврею, лет этак семидесяти, и его женушке, что была лет на сорок моложе супруга. Своих детей у них, ясно дело, не было. А я, знаете ли, уродился отнюдь не праведником, соблазнам большого города и милой моей приемной семейки сопротивлялся недолго, и что было дальше, можете сами себе представить…
но не судьба была мне выучиться до конца. Внезапно умерла моя матушка, и пришлось мне возвращаться в родные места — помогать отцу. Работу он мне дал нетрудную ‒ деньги с должников собирать. Тогда ведь, знаете ли, было принято и в лавке, и на мельнице брать в долг, а затем в конце месяца сразу загсе рассчитываться. Так вот однажды вышел я из дому за деньгами, деньги собрал, а вот домой-то не вернулся. Проще говоря, прикарманил папашины денежки — и подался в бега. Первым делом добрался я до города Вильно, настоящей еврейской столицы, той самой, что славился тогда, как «Литовский Иерусалим». Пристроился я там — что бы вы думали ‒ домашним учителем иврита в одном обеспеченном семействе, правда ненадолго. Вскоре, изрядно облегчив содержимое их семейного сейфа, я свои странствии продолжил… Но, «сколько веревочке ни виться, а конец будет», вот и я в конце концов попался ‒ и прямехонько в русскую семью. Было это в 1913 году. И, знали бы вы, с кем я там только не повстречался! Весь цвет воровского мира. Вот где была настоящая выучка — такая, что сразу по освобождении я смог примкнуть к банде настоящих взломщиков.
Так вот и вышло, что местечковый еврейский паренек, когда-то прилежно изучавший Тору, превратился в именитого вора. И куда меня только судьба не бросала ‒ во всех столицах я побывал: от Варшавы до Берлина. С места на место перемещался я, искусно заметая следы. Карманником был непревзойденным. Сколько женщин меня любило ‒ не счесть. С годами, конечно, слава моя пошла на убыль, но вряд ли кто забудет, что в свое врем был я одним из королей преступного мира Польши. Я бы еще много чего мог рассказать, но, как всегда, пора заметать следы…
Эстер
Меня зовут Эстер, родилась я в 1920 году в хасидской семье. Когда мне было пять лет, папа привел к нам в дом меламеда (учителя), но я не очень-то много запомнила из того, чему он меня учил. Было это в то самое время, когда в нашем мире повеяло ветром перемен ‒ и все благодаря одной женщине по имени Сара Шерер, которая задалась целью открыть школу для религиозных девочек. Для таких, как я, только мечтать о школе было все равно, что мечтать о чуде. Столько сразу возникало вопросов… Я все думала ‒ как вообще это место должно выглядеть? ‒ и представляла себе длинные ряды скамеек. Потом я представляла себе учительницу ‒ непременно высокого роста. Нет, вы только вообразите себе ‒ учиться! Для меня это было, как сон прекрасный. Я еще гадала, чему мы будем учиться? Папа говорил: «Сначала вас научат молиться, писать и читать ‒ на идиш, разумеется, а потом и молитвы сможете понимать». А уж когда он сказал мне, что мы и Пятикнижие будем читать, я, набравшись храбрости, спросила, будем ли мы изучать РАШИ и Гмару (Комментарии к Торе и Талмуд)? Но тут папа твердо сказал: «Девочки Гмару не учат». Проучившись два года в школе Бейт Яаков (Дом Якова), ужасно захотела пойти в общую польскую школу, где училось большинство моих подруг. Дома об этом, конечно, и речи не заходило. Мыслимое ли дело ‒ чтобы в школе говорили по-польски! Чтобы девочки с мальчиками в классе сидели вместе!.. Однако потихоньку-полегоньку, настойчиво и терпеливо смогла я убедить отца, чтобы он позволил мне учиться в польской школе. Но и Бейт Яаков в то же врем не оставляла. В польской школе я впервые встретила еврейских учителей, которые в Б-га не верили и говорили только по-польски. У нас-то дома говорили на идиш, польский язык мне пришлось самой выучить. А еще в польской школе была библиотека, и хоть папа не хотел, чтобы я читала польские книжки, но и в этом мне удалось его переубедить ‒ и как же я наслаждалась каждой сказкой и каждой повестью!
Я везде успевала ‒ и в польской школе, и в Бейт Яаков, да еще и молодежная организация у нас была для еврейских девочек под названием «Бася». Основала ее ‒ угадайте, кто? ‒ все та же Сара Шерер при партии «Агудат Исраэль» («Единство Израиля» ‒ партия, представляющая интересы ортодоксального еврейства). Жизнь моя была так переполнена событиями, что я как-то не обращала внимание на то, что происходит дома. Отец мой держал небольшой магазин, но этих доходов было недостаточно, и он еще подрабатывал частными уроками ‒ был меламедом у мальчиков. В стране был экономический кризис, и такие семьи, как наша, переживали его особенно болезненно.
Когда я училась в 10-м классе, отец был вынужден, наконец, продать за долги совершенно разорившийся магазин. Жить становилось все труднее, но училась я несмотря на это все лучше. Дважды мне поручали произносить речь в честь маршала Юзефа Пилсудского. Сам мэр города обратил на меня внимание и предложил чем-нибудь помочь. В помощи я действительно нуждалась ‒ за продолжение учебы в старших классах надо было платить, а моей семье это было уже не по средствам. Но отец, несмотря ни на что, мечтал о большем ‒ он хотел отправить меня в Краков, в семинар Бейт Яаков (педагогический колледж для девушек) и готов был для этого трудиться дни и ночи напролет. Потом он и ушел из жизни так рано, к великому нашему горю. Совсем молодым умер мой папа, всего 49 лет ему было. Так и не поехала я учиться в Краков, а стала искать работу и вскоре уже работала учительницей в маленьком местечке все в той же школе Бейт Яаков. Честно говоря, не все мне нравилось в этой системе, в которой я сама выросла. Я больше любила польскую литературу, польский язык, я хотела читать еще и еще, мне и самой хотелось писать, поэтому я и завела дневник. Была у мен подружка, которая когда-то бросила школу Бейт Яаков посреди учебного года, и с которой мне не позволяли дружить, опасаясь, что та дурно на мен повлияет. Вспомнив ее, я решила, что обучая и чтению, и письму, и Пятикнижию, я буду поощрять детское любопытство, и сделаю так, чтобы моим ученикам было со мной интересно. Так вот и стала я самой юной учительницей Бейт Яаков.
Цивья
Меня зовут Цивья Любеткин. Родилась я в чисто еврейском местечке под названием Битен. Расположено оно на востоке Польши, в полесской глуши на берегу речки Щары. Я родилась 9 ноября 1914 года в семье Якова-Ицхака и Хаи. Всего у них было шестеро детей: пять девочек и мальчик. Отец занимался торговлей, держал магазин, и семь наша относилась к разряду обеспеченных. Мои сестры, брат и я сама учились в государственной польской начальной школе. Позже брата отправили в виленскую ешиву, а затем он продолжил учебу в Варшаве. Наш отец был человеком религиозным, уклад в доме был традиционным, и при том, что мы ходили в польскую школу, меня с сестрами отправили и к частному учителю по прозвищу «Берл дер меламед» (Берл ‒ учитель), который учил нас иприту, Пятикнижию и прочим еврейским премудростям. Так что, когда я попала в Ахшару (учебная сельскохозяйственная коммуна молодых сионистов), ивтрит был мне уже не в новинку, разве что надо было привыкать к разговорному языку, так непохожему н «святой язык», который мы учили в хедере у Берла. Дома мы говорили на идиш, а в целом в ходу были три языка: польский ‒ для школы, иврит ‒ для хедера и идиш ‒ для дома. В нашем доме слово отца было решающим, он был очень строг в вопросах веры в отличие от мамы, которая на многое закрывала глаза ‒ например, на то, что мы гоняем на велосипеде по субботам.
В вопросах политики у нас в семье тоже не было единодушия. Отец поддерживал «Мизрахи» (движение религиозных сионистов), мама больше склонялась к ревизионизму, а мы с сестрой Буней с ранних лет примкнули к молодежной организации «Фрайхайт», переименованной затем в «Дрор». Это движение относилось к левому крылу сионистского движения — партии «Поалей Цион» («Труженики Сиона»), которая в свою очередь была частью организации «Хе-Халуц» — «Первопроходец».
Я всей душой верила в воплощение сионистской мечты и идеалов социализма, и готова была во имя этого отдать жизнь. Немало трудов стоило мне убедить родителей позволить мне отправиться в Ашхару, во многих еврейских семьях об этом говорили с издевкой: «Что это вы дочку отправляете в Ашхару ‒ неужто дома есть нечего?» В наше время девушке нелегко было уйти из родного дома. Мои родители боялись влияния чужого и чуждого мира, где парни и девушки живут вместе, работают у поляков, да и мало ли что… Отец и слышать об этом не хотел, но я с ним особо и не спорила, просто стояла на своем и все — на каждое его «нет!» продолжала говорить «да!». Кончилось это тем, что я таки уехала в Ашхару в город Луцк. Молодежное движение с самого детства стало частью моей жизни. Сколько книг мы там прочли, как горячо потом спорили о пролистанном ‒ часами! Походами всю Польшу исходили вдоль и поперек, спектакли ставили, строили планы новой жизни в Эрец-Исраэль (Земле Израиля), в стране, которая пойдет по сионистско-социалистическому пути. Однажды я съездила домой навестить родных. Одета я была в кожаную куртку (это был стиль нашей Ишхары ‒ одинокой для парней и девушек). Я рассказывала, где мне доводилось работать: в пекарне, в прачечной, иногда и туалеты доводилось мыть. Рассказывала, как мне удалось проехать в поезде без билета. Отец слушал молча выглядел потрясенным, мама тоже, и я вдруг поняла, что все больше от них отдаляюсь. Грустно мне было ‒ но вместе с тем и радостно. Радостно от того, что я уже чувствовала себя частицей новой жизни в Эрец Исраэль.
В качестве активистки молодежного движения я принимала участие во всех выездных мероприятиях. Я, как оказалось, хорошо проявила себя в воспитательной работе, меня пригласили в центр организации «Хе-халуц», которой подчинялся «Дрор», и назначили координатором по работе с Ахшарот.
В 1938 году, когда я была в Варшаве, мне удалось убедить родителей, чтобы они отправили мою младшую сестру Ахуву учиться в Эрец Исраэль. К счастью, они согласились, и Ахова поехала учиться в интернат в Бен Шемен. В 1939 году я была делегатом Сионистского конгресса в Женеве от рабочего блока Эрец Исраэль и как-то в шутку сказала, что когда-нибудь напишу роман «От Битена до Женевы». Затем я вернулась в Польшу, и там меня застала война.
Рабби Давид Бурнштейн, АДМОР из Сокочова
Я родился в 5635 году (для неевреев это был год 1876). Мой отец, рабби Шмуэля, был человек известный ‒ был он АДМОР (аббревиатура слов «Адонейну-морейну-рабейну» ‒ господи наш, учитель наш, наставник наш) — раввин и предводитель хасидов Соколова. Мудрецом был и отец его, и дед, по прозвищу «Авней Незер» (Самоцветы в короне) ‒ так называлась написанная им книга. Также и отец моего деда, мой прадед, был, как вы уже догадались, большим раввином, одним из столпов хасидизма, это был всем известный АДМОР, рабби Мендель из Коцка. Я жил в основном в семье деда (не каждый из нас может похвастаться тем, что его дедушку зовут «Самоцвет в короне»! Я любил этот дом, был очень привязан к деду ‒ привязанность была взаимной, и собственно дедушка меня по-настоящему вырастил, выучил и воспитал. Я учился у него Торе, и Талмуду, а также Кабале и прочим тайным знаниям.
Еще в детстве я прославился как глубокий знаток и толкователь Торы. До сегодняшнего дня за мной идет слава человека честного, бескомпромиссного, но в то же время сдержанного, когда это необходимо. Я, например, настаивал на том, чтобы объяснить всем и каждому, что «пильпуль» ‒ дискуссионный метод, принятый в польских ешивах, хорош только как средство обучения при анализе текстов, но в этих учебных дискуссиях нельзя выходить за границы правды и здравого смысла.
В возрасте 33-х лет я получил должность раввина в городе Вышгороде. Там основал я свою ешиву, где обучал по своему методу, названному мной методом Сокочова. После Первой мировой войны, в основном из-за того, что я слишком много критиковал городские власти, пришлось мне перебраться в город Лодзь. Какое-то время я был раввином в Томашове, но из-за внутренних разногласий оставил эту должность и даже стал подумывать о том, чтобы вместе со своими учениками перебраться в Эрец Исраэль (Землю Израиля). В год 5676 (1926) после кончины отца унаследовал я почетное звание АДМОР и остался в Лодзи, чтобы там возглавить хасидский двор. Часть моих учеников и последователей жила здесь же при дворе, но многие также приходили ко мне тогда, когда нуждались в моем совете или для того, чтобы провести с нами Шабат (субботу) или праздник. Уже в качестве АДМОРА я продолжал прилагать все усилия для обучения Торе молодежи и взрослых, основав для этого целуя сеть ешив «Бейт Авраам» ‒ «Дом Авраама». В варшаве начался выпуск одноименного ежемесячного журнала, где пропагандировался мой метод преподавал ‒ «метод Сокочова».
Не оставался я в стороне и от политики. Я входил в руководство партии Агудат Исраэль («Единство Израиля» ‒ партия, представляющая интересы ортодоксального еврейства), был членом Объединения раввинов Эрец Исраэль, и у меня появилась мечта основать там религиозное поселение. Для этого я приобрел в Израиле земельный участок, на котором и собирался обосноваться с моими хасидами.
Юрек
Меня зовут Арье, я уроженец польской столицы ‒ Варшавы. Родители назвали меня Исраэль-Хаим, а фамилия наша Вильне. В 12 лет я присоединился к отряду варшавской ячейки молодежного движения «Ха-шомер ха-цаир» (Молодой страж) и с тех пор это стало частью моей жизни, главную цель которой я определил, как стремление подняться в Эрец Исраэль (Земле Израиля). В отряде было решено, что я должен сменить имя на более современное ивритское. И с тех пор я стал Юреком.
Я родился 14 ноября 1917 года и был четвертым ребенком в семье Якова и Дины Вильне. У меня было две старшие сестры и брат, и еще младшая сестренка. У отца была большая мастерская и магазин кожаных изделий, дела его шли неплохо, и семья наша была вполне зажиточной.
С отцом мы разговаривали по-польски и на идиш. Он получил традиционное воспитание. и идиш был его родным языком. Мама была истинной варшавянкой. Она была человеком польской культуры, хорошо разбиралась в литературе. Между собой мы предпочитали говорить по-польски. В молодежном движении я выучил еще и иврит. Я думаю, что мои родители чувствовали себя поляками-варшавянами.
Я учился сначала в частной еврейской школе, где главной целью была подготовка к учебе в гимназии. И мне, действительно, удалось поступить в польскую гимназию, где я был чуть ли не единственным евреем. Моим родителям очень не нравилось мое участие в «Ха-шомер ха-цаир». Они видели мое будущее в дальнейшей учебе и считали, что молодежное движение отвлекает мен от занятий. А я, напротив, связывал свое будущее с воплощением в жизнь сионистской мечты. Споры между нами все более обострялись, потому что я все больше времени проводил в отряде и все меньше ‒ в школе, да так, что в конце десятого класса вообще решил ее бросить. Но родители на этот раз рассердились не на шутку, и я в конце концов согласился подготовиться к экзаменам на аттестат зрелости самостоятельно. Кончилось это тем, что в семнадцать лет я отправился вместе с товарищами по отряду Ахшару (молодежная учебная сельскохозяйственная или производственная коммуна), так и не сдав экзаменов.
Именно в нашей ячейке, в отряде «Гилъад», я понял, что жене мыслю себя без еврейской культуры, без языка иврит и главное — без Эрец Исраэль. Каждый праздник мы проводили у себя в отряде и пели песни Земли Израиля, на иврите, разумеется. И праздновали мы праздники по-своему, по-халуциански (халуц — пионер, первопроходец), не так, как это диктует традиция. Я очень любил читать, много читал по-польски и немного на иврите. Моими любимыми писателями были Герман Гессе и Ромен Роллан, популярные тогда писатели-романтики. Кроме того, я любил читать революционную литературу, польскую и русскую. Книги эти научили меня тому, что смысл жизни — в борьбе, и однажды понял, что смысл жизни — в борьбе, и однажды я понял, что я- еврей Арье Вильне пришел в этот мир именно в это время, между двумя мировыми войнами, для того, чтоы стать революционером. Революция, которая казалась такой близкой, была основана на понятиях правды, справедливости, защиты слабого, готовности умереть за идею и осознания того, что халуц-первопроходец должен шагать во главе революционного лагеря, и в этом состоит его национальная задача!
В то время, как мои друзья уже покинули Ахшару, я все еще оставался там, так как был назначен вожатым самых юных членов отряда. Отряд «Мерхавия» был одним из самых многочисленных отрядов в нашей ячейке и насчитывал больше 70-ти ребят. Я был там вожатым до самого 1939 года, а затем присоединился к своим товарищам по отряду Ахшаре Слонима. У меня не оставалось ни малейшего сомнения, что я на пути в Эрец Исраэль.
Но недолго мне пришлось оставаться в Слониме. 1 сентября я приехал навестить близких в Варшаве, чтобы оттуда отправиться на инструктаж в Лодзь. Но тут началась война и мне с группой наших ребят пришлось бежать на восток. С огромными трудностями двоим из нас — мне и моей подруге Пепе — удалось добраться до Вильно. В Вильно мне было ужасно тяжело. Я очень тосковал по Варшаве: по семье, по привычной жизни, по товарищам и пасомому городу. В квартире своих друзей я устроил себе»читальный уголок» — единственное место, где можно было посидеть в одиночестве и почитать в тишине. В феврале 1941 года Папа получила разрешение н въезд в Эрец Исраэль, а я все еще оставался в Вильно. Я работал декоратором и графиком и ждал своей очереди. Я постоянно твердил себе, что «дорога в Израиль не идет через Варшаву», приучая себя к мысли о том, что я не вернусь в Варшаву до тех пор, пока там находятся немцы. 22 июня 1941 года немцы вторглись в Вильно, и мне все меньше и меньше верилось в то, что я смогу увидеть Эрец Исраэль.
Юлиан Тувим
Меня зовут Юлиан Тувим. Я поэт.
Как становятся поэтами? Неизвестно. Я вырос в городе, который был весьма далек от поэзии ‒ в Лодзи ‒ безобразном промышленном городе ‒ этаком польском Манчестере. Это была текстильная столица Польши, которая колола глаза одним своей вызывающей роскошью, другим ‒ своей кричащей бедностью.
Я родился в 1894 году в еврейской семье среднего достатка. Дома у нас говорили по-польски, а на улицах были в ходу немецкий, польский и идиш. В школе, где я учился, официальным языком обучения был русский.
Мама моя выросла в полностью ассимилированной семье. Ее отец был редактором центральной польской газеты в Лодзи. ]двое ее братьев были адвокатами, двое других — врачами. Одна из сестер была замужем за польским писателем, другая ‒ за инженером Адамом Черняковым ‒ тем самым, что впоследствии возглавил юденград Варшавского гетто. Дальним родственником матери был знаменитый пианист Артур Рубинштейн, и всегда, когда он приезжал в Лодзь с концертами, мы получали пригласительные билеты бесплатно!
Картину моего счастливого детства дополняли книги, театр, музыка и летние поездки в деревню.
Революция 1905 года опрокинула привычную жизнь. Погром, казаки, скачущие по улицам, борьба рабочих против погромщиков ‒ борьба, в которой поляки шли рука об руку с евреями, баррикады на улицах, и, наконец ‒ ученическая забастовка в школе.
Больше не надо будет учиться по-русски ‒ вот здорово!
В 1916 году я уехал в Варшаву изучать юриспруденцию, но учебе я уделял гораздо меньше времени, чем сочинению стихов. польские стихи слагались у меня словно сами собой ‒ может, это было влияние любимых маминых книг, или моей польской няни, простой крестьянки Антонии, или товарищей по дворовым играм.
Когда Польша освободилась от русской, австрийской и немецкой оккупации и обрела, наконец, независимость после ста лет угнетения, я почувствовал себя по-настоящему свободным, как поляк, как еврей и как поэт. Вместе с другими поэтами, художниками и артистами мы создали новое литературное кафе и начали выпускать сатирическую газету. Там мы вволю дурачились, высмеивая нравы старого мира. Я декламировал стихи о любви и о природе и так верил в будущее ‒ в независимую Польшу, построенную на принципах свободы и равноправия.
Моя первая книга стихов стала сенсацией сезона. Но при этом меня и мою поэзию, написанную на «их» языке, люто ненавидели польские националисты. Они называли меня евреем, пишущим по-польски, они утверждали, что мои стихи пропитаны еврейством. Но мне на них было наплевать. Зависть говорила их устами.
Чем я только не занимался ‒ писал стихи, пьесы, переводил с русского, немецкого и французского, писал политические стихи антивоенного содержания. Мне угрожали физической расправой, и я даже слегка опасался…
Я был счастливо женат на самой красивой женщине Варшавы. В редакционных кругах продолжали на меня клеветать, но дети этих клеветников воспитывались на моих же чудесных детских стихах, так же, как и все польские дети до сегодняшнего дня.
Тридцатые годы были для меня пропитаны страхом перед надвигающимся нацизмом. Я чувствовал, куда катится мир и сразу после вторжения Гитлера в Польшу бежал в Южную Америку, а оттуда ‒ в Нью-Йорк. Там я написал свое лучшее произведение — «Цветы Польши».